В МАШИНЕ ВРЕМЕНИ(От автора)Век скоротечный коротаем наш
А вообще-то любопытно бывает прогнать на скорости магнитоленту прожитой жизни! Или поджать ее до двух-трех страниц авторского исповедального текста! Твое архиважное неожиданно окажется пустяковиной, тогда как мелочи вспыхивают и рисуют свою картину, не похожую на все то, что рисовали другие, и где ты сам, в меняющемся мироустройстве, рисовал себя раньше… Мы сами — Машина Времени. Родители мои — из украинских крестьян, уже не крепостных, еще не колхозных. В то беспросветное для них время, отец, Федор Степанович, и мать, Ирина Федоровна, в поисках лучшей доли оказались на юге, где и подарили мне мою малую родину — Крым, Симферополь. Октябрь 1919 года. В Крыму все еще белые, отец на гражданской с красными, а мама… Дом с барельефом, капля жизни всей:
Выцарапался ребенок, за одну только грудь цеплялся: ко второй припадал еще один, сиротский младенец… "Ты где, моя молочная сестра?" А на самом донышке своей сегодняшней памяти разглядел себя шестилетнего, когда он, то есть я, не сказав никому ни слова, пришел в школу и уселся потихоньку на свободное место. Первоклашки, по очереди вставая, читали наизусть заданное стихотворение, а когда дошло до меня, я тоже встал и прочел задание без единой запинки… "Ты чей, мальчик?" — удивилась учительница, но по головке погладила и зачислила в класс. Не тогда ли впервые обольстила меня красивость выученного с лету стихотворения? Мир Вам и царство небесное, обожаемая Мария Ивановна! В бесхлебном тридцать втором приняли меня, любителя рисовать, в художественную мастерскую Деткомиссии, где шрифтам научился, практикуясь на вывесках, плакатах и лозунгах. Семье помог и себе самому, на будущее: ремесло это меня потом выручало. Далее — Педагогический институт с его литфаком, бесплатная общедоступность золотых россыпей литературного книжного слова. Чуть-чуть приоткрылись Данте или Петрарка, пусть по верхам, вперемежку с политзанятиями, с митингами — время-то предвоенное, но и уже начало образования, когда узнают "все об одном и многое о многом". Я же тогдашний, оставив, как видно, главное на потом, с третьего курса ушел в Севастопольское Военно-морское училище, где и встретил начало войны и Севастопольской обороны… На холмах, политых кровью,
Довелось пережить как бы две разных войны: одну — морскую, курсантскую, другую — пехотную, рядовым солдатом, обозначенную в Берлине памятной росписью на Рейхстаге, среди многих тысяч других ликующих росписей-восклицаний, давно уже смолкших под толстым слоем беспамятной штукатурки. Да и самый расклад победы неузнаваем. После демобилизации ездил с однополчанами на Кавказ, менять трофейные ложечки на муку. Довершил-таки образование в том же институте, заочно, но в учителя не пошел. Работать доводилось в разное время художником в кинотеатрах, разъездным фотографом, в портретном цехе артели, в драмтеатре. Интеллигенты в первом поколении… Как бы ни шел их внутренний рост, выносятся из безвестности не средой, не старанием близких, а часто волею Случая или же Стечением Обстоятельств, самых, казалось бы, незначительных. Так, не устройся я в паровозное депо в Черкассах, рисовать звезды и номера на паровозах и тендерах, не получил бы бесплатно разовый билет железнодорожника, — езжай куда хочешь, — и не увидел бы родину Маяковского, грузинское село Багдади, и не вдохновился бы на приличный цикл стихотворений "Багдадские небеса", не отправил бы рукопись Н.Н.Асееву и не получил бы от него приглашения Е Москву, познакомиться, а там — публикации в "Литературке", в журналах, книжки в издательствах, и завершилась эта многоходовка Фатума принятием меня в члены Союза писателей СССР в I960 году, с рекомендациями Николая Асеева, Бориса Слуцкого, Василия Федороваo.. В 1966 году вернулся в Крым. В моей просветленной памяти парят высокие перистые облака строф и созвучий, найденных поэтами в их мучительной и часто короткой жизни. Читал и чтил имеющих лицо:
Еще со студенческих лет отложились в сознании уроки античности. Наш Леонид Владимирович Жирицкий скандировал строчки из "Илиады" ("Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына") по-древнегречески, на языке подлинника! Воскрешенные отзвуки эпохи Гомера… Но годы-то не студенческие? И обстановка. О Господи. Того и гляди, затянут в подручные. В тайных муках и корчах как душа уклонялась моя от непрошенных кормчих на рулях моего бытия… Выручай, история с географией! К эллинам, да подальше. Там и воздух другой, и воду еще не хлорируют, ключевая. "Кастальский ключ волною вдохновенья…" Наш водопад Учан-Су! Словом, в Тавриде пожить, как в Элладе. Так что материалом поэзии и моим способом высказаться оказалась мифология древних с их философией. Навсегда в моих снах, и праздных, и творческих, прозрачная тень Эллады лежит на пейзажах Крыма. Когда художественная литература не была еще полностью "отделена от государства", разгорались и гасли дискуссии. Например, "Об искренности в литературе". Свои сочинения я отношу к числу искренних, не замутненных некой оглядкой на что бы то ни было, в полном согласии с собственным сомнительным парадоксом: "Ни от чего не зависит зависящий от всего". 25 октября 2004 г. |
